Охота на труса - Алексей Смирнов

Другие воспитанники успели добраться до душевой.

О, это славное место, оплот бесхитростной конспирации! Здесь пробовали установить камеру, но воспитанники, едва достигнув половой зрелости, исправно замазывали объектив мыльной пеной. Кто-то садился на товарища верхом и дотягивался; когда же слезал, нижний успевал достаточно возбудиться, и начинались всякие непотребства. Воду делали погорячее, чтобы напустить больше пара. Самым неукротимым был Боваддин, и даже преподаватели ставили ему это в заслугу – Мандель, например, не скрывал своей осведомленности и подмигивал, когда рассуждал о естественной пылкости уроженцев южных стран. Дато ревновал к этой славе и соперничал с Боваддином, яблоком же раздора чаще всего выступали пухлый Джонни и Дима, развращенный неведомо кем. Отец Илларион потворствовал греху, ограничиваясь пустячной епитимьей, и в то же время проявлял к нему живейший интерес на исповеди.

Но сегодня юношам было не до забав.

– Рэзэрв? – приступил Дато к Диме. – Тогда пачему они молчат? Зачем скрывать?

Тот отвернул вентиль горячего крана. Зашумела вода, расползся туман.

– Может, еще не время, – прищурился Дима.

– Может, – подхватил Ибрагим, тряся бороденкой. – Только я думаю, что над нами ставят эксперимент. Вырастят, вскроют череп и посмотрят, что в нем такого гениального. Знаете, что может случиться после выпуска? Нас развезут по лабораториям.

– Тогда нам нужно опередить их, – сказал Иоганн. – Я согласен с Ибрагимом. Моего близнеца убили – он, очевидно, сбежал. И нас убьют, если придется. А потому…

Джонни выматерился.

Воспитанников не учили браниться, но они набрались этой премудрости у туторов, которые ругались между собой, как извозчики, когда воображали, будто их не подслушивают.

– Схожу-ка я в нужник за остатками книги, – откликнулся Ибрагим. – Нам уже нечего терять, наше дело запросто может оказаться пропащим. А дальше решим, как опередить эту сволочь и прижать ее к ногтю.

Глава седьмая

Отец Илларион обманчиво сонным взглядом рассматривал Марфу и Гопинат. Девицы стояли перед ним, понурив головы, и это казалось добрым знаком. Тикали ходики с кукушкой. Илларион обставил свою келью рядом предметов старинного обихода – возможно, ему хотелось подчеркнуть неразрывную связь с отеческими традициями, но было непонятно, для кого, поскольку воспитанникам было трудно сравнивать широко. А может быть, он искренне любил старину, а потому, кроме ходиков, держал сундук с одеяниями на разные случаи духовной жизни, рогатый дисковый телефон и закопченные образы с ликами неизвестно кого. Горела лампада. Над киотом, как занавеси, расходились рушники.

– Что дрожите? – ласково спросил отец Илларион. – Знает кошка, чье мясо съела. Покайтесь, барышни. Сорванцы они и есть сорванцы, но вы же будущие матери, жены, оплот рассудительности и благочестия. Муж – голова, а жена – шея. Благословенна жена разумная, страх Господень она прославляет. Уста свои открывает с мудростию и благопристойно. Откуда сие, Гопинат?

– Притчи, глава тридцать первая, – отчеканила та без труда, потому что Илларион обходился десятком-другим цитат, которые сызмальства засели в памяти у воспитанников.

– Правильно. Так вот: назовите мне неразумных отроков, а я позабочусь, чтобы их наказали шутейно.

Марфа расправила плечи и посмотрела в его подернутые пленкой глаза.

– А правда ли, батюшка, что я – Екатерина Великая?

Илларион пожевал губами.

– Кто тебе сказал? – осведомился он тоном Создателя, допрашивающего Еву. Сообразив, кому подражает, он и продолжил: – Не так ли и наша праматерь вкусила от древа познания?

Девицы пришли к нему по собственной воле, распираемые страхом пополам с желанием исповедаться. Отец Илларион и не мечтал о такой удаче. Он принял их доброжелательно, незамедлительно окружил заботой и утешил, пообещав, что их поступок не только останется без последствий, но и смягчит участь пресловутых отроков. Однако Марфа не спешила с признанием – напротив, вздумала вынюхивать сама, и батюшка начал быстро терять терпение. Он перестал моргать и чуть приоткрыл рот, дожидаясь ответа и готовый взяться за умозрительный кнут.

– Ибрагим, – сказала Марфа.

Илларион выдохнул.

– Бен Ладен – крапивное семя, – кивнул он. – Но если правильно возделывать сад и поливать сохнущую лозу, она принесет добрые плоды. Вот о чем вы не думаете, бестолочи. Важно не кем быть, а кем жить… Что ты таращишь глаза, Гопинат?

– Бен Ладен? – выдавила Гопинат.

– Да, он самый. Но тебе нечего бояться, он вырос в благостной среде и совершенно безопасен. Тебе чудится, будто он лично разрушил строения, но это не так…

У Гопинат подогнулись колени, она лишилась чувств. Марфа ахнула, отшатнулась и прикрыла рот.

– Что за глупости? – проворчал Илларион, берясь за кропило.

– Это не просто обморок, батюшка, – пролепетала Марфа. – Она с утра жаловалась – в глазах, говорила, темно, и голова раскалывается. И еще у нее пошла носом кровь!

Она распахнула дверь, высунулась в коридор и закричала:

– Кто-нибудь! Ей плохо, скорее сюда!

Отец Илларион осознал, что дело серьезное, и вызвал врача. Но прежде, чем доктор Фест – чернявый и носатый человечек в хирургическом халате – успел добежать из своей конурки, что совмещалась с изолятором, в келью ворвался Сановничий, а следом – Смирдина, Блудников и два тутора: Лобов и фон Рогофф. Все они столпились вокруг распростертой Гопинат. Смирдина опустилась на колени и расстегнула ей ворот, Илларион уже совал кружку с водой. Лобов пристроился рядом и проверил пульс.

– Ровный, – сообщил он.

Гопинат чуть приоткрыла глаза и захрипела.

– В сторону, – тявкнул доктор Фест, расталкивая педагогов.

Он отпихнул Смирдину и Лобова, взял Гопинат за руку. Пошевелил губами, расстегнул чемоданчик и вынул аппарат для измерения давления.

– У меня есть автоматический, – робко сунулся отец Илларион.

– Чушь, – бросил Фест, вставляя в уши рожки фонендоскопа. – Вот они, ваши святоотеческие традиции! Автоматика врет, приходится перемеривать несколько раз и вычислять среднее арифметическое. Нет ничего надежнее чуткого слуха специалиста…

Он накачал манжету. Тем временем в келью вбежали Стрелков и Доу.

– Что стряслось? – выдохнул первый, подрагивая усиками и выгибая выщипанные брови. – Сунь сказал, что какая-то беда…

Доу встал в стороне и принялся протирать очки замшевой тряпочкой.

– Давление нормальное, – объявил Фест. – У нее были судороги, пена? Помогите мне раскрыть ей рот, подержите, я посмотрю, не прикушен ли язык.

– Марфа говорила, что кровь у нее носом шла, – подал голос Илларион. Он был красен. Он опасался, что его заподозрят в каком-нибудь неаккуратном обращении с контингентом. – Марфа! Да где же она?

Сановничий огляделся: Марфы не было.

– Што вы ей шкажали, швятой отец? – спросил он грозно, подтвердив страхи священника.

– Помилуйте! – отшатнулся тот.

– Язык в порядке, – сказал доктор. – Эй, сударыня! Гопинат! Ну-ка, приходим чувство!

– It’s a trick, – гадливо улыбнулся Доу.

Лобов размахнулся и отвесил Гопинат пощечину. Голова мотнулась, на щеке расцвел розоватый бархат. Гопинат издала слабый стон.

– Погодите, – произнес Илларион и повернулся к Стрелкову-Питону. – Сунь, говорите, сказал? Но откуда он мог узнать?..

Раздался щелчок.

Сановничий вздрогнул. Это был знакомый звук. Он уже слышал нечто подобное утром.

– Дверь, – выдавил он хрипло.

Фон Рогофф подергал ручку: заперто.

– Это Сталин, – определил он: – Сука! Он у них мастер по замкам!

– Дурная кровь, – кивнул Лобов. – Эй! – гаркнул он. – Отоприте немедленно!

За дверью послышался смех.

– Обождите немного, ферфлюхтеры, – донесся голос Гитлера. – И боже вас упаси хоть пальцем тронуть госпожу Ганди.

Глава восьмая

План, родившийся в клубах пара под шелест горячей воды, был молниеносно осуществлен.

– Взять заложников и разоружить охрану, – Ленин держал свою речь с уверенностью матерого бандита. – Лишить их связи и реквизировать ценности, а после – бежать.

Он, не думая, лишь повторял то, о чем рассказывал Пыльин. Слова вылетали легко.

Вопли Марты стали сигналом.

– У них останется Гопинат, – напомнил Бокасса.

– Черт с ней, – отозвался Сталин.

– Они смелые, когда у них на вышках автоматчики, – подхватил Черчилль. – Ничего ей не сделают! Выпустят по первому требованию!

Разбираться с охраной отправились четверо, по двое на вышку: бен Ладен и Ленин, Бокасса и Мао. Сталин в очередной раз взломал директорский кабинет и сразу приковался к компьютеру, на мониторе которого светилась непонятная, но заманчивая надпись «Google». Гитлер, с которым они на пару заперли педагогов и туторов, покатил Рузвельта в медкабинет: с Эштоном случилась истерика, он думал только о своих искалеченных ногах и нуждался в успокоительных средствах.